Заболеть в тюрьме — значит подписать себе приговор

В беларуских тюрьмах и колониях женщины — наиболее уязвимая группа. Условия содержания, медицинская беспомощность, игнорирование боли и гигиенических нужд делают систему буквально опасной для жизни. Ответственность за это лежит не только на тюремной администрации. Каждый медицинский работник в системе — тоже участник происходящего. И они всегда всегда стоят перед выбором: хотя бы не быть первым учеником в школе подлецов.

Это интервью для «Белых Халатов» — рассказ бывшей политзаключенной Ольги Токарчук о том, как на самом деле устроена пенитенциарная медицина для женщин. Без прикрас, без эвфемизмов. Только факты, опыт и боль.

— Какие медицинские обследования проходят женщины при поступлении в СИЗО или колонию? Осматривает ли их гинеколог?

— В СИЗО Жодино вообще никаких осмотров не было. Сложилось ощущение, что там лечится всё одним лекарством, которое завезли: и понос, и золотуху. Сразу после задержания у меня на протяжении полугода прекратилась менструация из-за стресса — было очень больно, но никого, естественно, это не беспокоило. На Володарку приезжаешь — тоже ничего. Там вообще сложно допроситься лекарства или консультации врача.

‍

‍

Единственный осмотр мне делали в Гомельском СИЗО — во время апелляции, через одиннадцать месяцев после задержания. И даже там не обошлось без вопросов. Мне провели УЗИ яичников, и я никак не могу вспомнить, надевали ли при этом презерватив на датчик. То есть, проводя такую процедуру, они даже не беспокоятся о простейших мерах гигиены и безопасности. До того, как я попала в заключение, проходила осмотр у гинеколога и была полностью здорова. А уже по приезду в колонию мне проводили гинекологический осмотр и брали мазки — нашли какие-то инфекции. Я задавалась вопросом: откуда они взялись?

— Насколько быстро можно попасть к врачу при появлении болей или тревожных симптомов?

Если говорить о Гомельском СИЗО — достаточно быстро: пишешь заявление на имя врача с описанием проблемы, и вскоре тебя вызывают. Например, утром написал заявление, а вечером или на следующий день уже попал на приём. В других местах ситуация хуже: например, в Жодино вообще нет реакции на жалобы. Придёт какой-нибудь фельдшер, даст тебе таблетку через кормушку — вот и вся помощь. А любые требования оказать медицинскую помощь игнорируются полностью. Я один раз сорвала спину в карцере. В этот же день прислали фельдшера, он меня уколол. Но это всё — единичные случаи, чаще всего пишешь просьбы о помощи неделями — никому до них нет дела.

А если брать колонию, то, в принципе, там сценарий отработанный: ты пишешь заявление, и если у врача есть настроение и свободное время для тебя — примет даже в этот же день. А можешь прождать три-четыре дня. Представляете, что такое ждать несколько дней помощи с сильной болью?

— Бывает ли так, что заключенный не получает медицинскую помощь даже при очевидных проблемах со здоровьем?

— Да. Когда все болели коронавирусом летом 2020 года у нас в камере в Жодино, были случаи высокой температуры до 39 градусов, люди кашляли кровью. Медиков мы не увидели, даже несмотря на серьезные симптомы заболевания.

Я тоже болела COVID. При этом родителям запретили передавать лекарства для снижения температуры под предлогом того, что «само пройдёт». Пришлось перенести «корону» без постельного режима. Лекарства мне не выдавали. То есть я после утренней побудки по расписанию должна была сидеть на холодных железных кроватях без матраса — прилечь запрещалось.

‍

‍

При этом болеющим, не политическим, можно было лежать, им могли дать постельный режим. Меня спасло то, что «не политические» девочки брали таблетки себе и отдавали мне.

В колонии, по сравнению с СИЗО, отношение медиков еще хуже, особенно к политзаключенным. Лечение идёт как война: приходится отвоевывать каждое лекарство, каждый анализ, каждую процедуру. Врачи вполне могут не дать тебе таблетки лишь из-за личной неприязни.

— Расскажите о механизме получения и приёма лекарств.

— В СИЗО лекарств фактически нет. Если что и попадало в руки — то только с передачей от родственников (сейчас и эта возможность практически исключена — ред.). В колонии тебя обследуют, спрашивают, какие есть заболевания, составляют список лекарств, и ты утром приходишь получать их натощак. Это перед завтраком. Тебе просто дают горсть лекарств и не смотрят, можно ли их смешивать или нет. Ты выпиваешь, грубо говоря, горсть таблеток на голодный желудок и должна показать рот, что у тебя там ничего не осталось. Иногда лекарства выдают еще в обед, в зависимости от смены — на какую фабрику ты идёшь.

А ещё, когда попадаешь в колонию, все твои лекарства у тебя забирают сразу же при входе — они хранятся в медсанчасти. И это может стать причиной серьезного ухудшения твоего состояния здоровья. Все переданные лекарства в колонии выдаются только самими медиками по их желанию и только если у них нет какого-нибудь своего беларуского аналога. Никого не интересует, что этот «аналог» может не работать.

Если у тебя найдут не учтенную таблетку аспирина — сразу рапорт, и скорее всего карцер. Три рапорта — ты «злостник», у тебя появляются ограничения на покупки в магазине, звонки и свидания. Понятно, что любой рапорт автоматически означает «отсутствие пути исправления» и плохую характеристику от колонии при рассмотрении досрочного освобождения. Часто сотрудники колонии подбрасывают лекарства в карманы, чтобы тебя подставить…

— Обеспечены ли женщины средствами личной гигиены?

— Я считаю, уровень базового обеспечения для политических заключённых был приемлемым. Нам передавали необходимые вещи с гуманитаркой, мы держались друг друга и старались помочь тем, у кого возникали проблемы. Однако я видела, что женщины из малоимущих семей в колонии часто сталкиваются с печальной ситуацией: им выделяется значительно меньше прокладок, чем надо. Часто они вынуждены использовать простыни или наволочки вместо них. Некоторые даже воруют носки или майки для создания прокладок из подручных материалов.

Надо сказать, что интимная тема менструации в колонии становится постоянным поводом для издевательств и унижений. Ты постоянно выпрашиваешь прокладки у администрации, и тебе их выдают нехотя, как будто делают одолжение. А могут и не выдать. Неоднократно видела ситуацию, когда женщины стояли, и у них, простите, по ногам текло, а охрана с этого ржала.

‍

‍

— Как устроена помощь при хронических заболеваниях, например, кожных, гинекологических, аутоиммунных? Есть ли регулярные осмотры, курсы лечения?

— Регулярные осмотры отсутствуют полностью. Например, Тамара Рыбкова страдала от проблем с почками, но её так никто толком и не обследовал за три месяца пребывания вместе со мной на Володарке.

Что касается медицинского обслуживания: если заключённого подозревают в наличии серьезного заболевания (например, онкологии), то шансы на обследование крайне низкие. А уж досрочное освобождение при этом заболевании звучит как практически невозможное событие. Причём решение о необходимости выписать тяжело или даже смертельно больного человека принимается не медиками — от них вообще мало что зависит. Последнее слово за администрацией колонии и вышестоящими инстанциями, которые смотрят не на то, насколько человек болен, а скорее на то, политический он или нет.

Серьезные заболевания среди заключённых часто игнорируются до последнего момента. Как показывает практика с Марией Колесниковой — её тяжёлое состояние заметили только после того, как она упала в обморок из-за болезни. А верхом издевательства стало то, что её отправили в карцер сразу после лечения.

— Как вы увидели: кто-то действительно беспокоится о состоянии здоровья заключённых в тюрьме? Есть люди, которые несут за это реальную ответственность?

— На мой взгляд, никакой реальной ответственности никто не чувствует. На людей смотрят как на расходный материал. Причём создаётся ощущение, что перед руководством колонии стоит негласная задача — выпустить заключенных из своих стен в максимально плохом состоянии. Если человек умирает — это уже «перебор», досадное недоразумение. Не рассчитали.

‍

‍

Заболеть внутри тюрьмы — значит фактически подписать себе приговор к страданиям без должного лечения и внимания со стороны медиков. А вероятность заболеть — крайне велика.

Признаюсь, в колонии я себя чувствовала лет на семьдесят — у меня, казалось, не было органа, который бы не болел. В какой-то момент я думала, что у меня начались приступы астмы – хотя ранее вообще никогда ничего подобного не было. Появились головные боли, похожие на мигрень — не могла смотреть на свет и от боли падала. Вертухаи на это говорили: «Если ты сейчас не встанешь — я напишу рапорт». Последние месяцы я вообще не могла жить без диклофенака, так болела спина — по-другому не могла ходить.

Моя мама сейчас в колонии. Мы перед тем, как ее туда отправили, закупили необходимые лекарства — у неё хроническое заболевание, неизлечимое. К тому же с возрастом возникли проблемы с сердцем, давление… Мы по всем болезням собрали справки из поликлиники, закупили лекарства, чтобы она с собой взяла. И что вы думаете? Моя мама приехала в колонию, и всё это дорогое лекарство полностью, под ноль, уничтожили. И выписали дешевый «аналог», который был в колонии. Суть, смысл этого? Для чего это было сделано? Ответ один — просто для того, чтобы нагадить.